Операция «Гадюка» - Страница 3

Когда я очнулся от мыслей, то понял, что Катрин идет на некотором расстоянии от меня и глядит недобро.

— Я о другом думал, — поспешил я оправдаться. — Я думал о бусах и компьютере.

В лесу, изрезанном тропинками, но почти не загаженном, Катрин постелила на траву газету. Я поставил на газету банки с пивом и две из них открыл. Они были теплыми и плевались пеной.

Солнце пробивалось сквозь молодую и остро пахнущую березовую листву. Мне захотелось березового сока, но мы опоздали — раз пошла листва, сок не побежит.

— А в детском доме я писал стихи, — сказал я. — Меня звали Лермонтовым.

— Почему не Пушкиным? — спросила Катрин.

— Потому что я имел наглость сказать, что люблю Лермонтова больше.

— А теперь?

— И теперь больше.

— Прочти стихотворение, — попросила Катрин.

— Какое?

— О котором сейчас вспомнил.

— Ты слишком прозорлива, Катрин.

— Мужчина должен думать, что свободен в своих решениях… и капризах.

— Тогда я не буду читать.

— Все равно тебе хочется.

— Я его забыл.

— Ну, как хочешь…

— Только последнюю строфу.

…А капли стучат и плещут в стакане.
Весеннее утро. Рассвет невесом.
И с каждой каплей прозрачнее станет
Мутный сначала березовый сок.

— Это не Лермонтов. Это ты.

Катрин открыла еще одну банку. Сдула пену. Я растянулся на траве и смотрел, прищурившись, на облака.

— Земля не холодная? — спросила Катрин.

— Я закаленный, я детдомовский.

— Для меня в этом есть анахронизм. Детские дома были сто лет назад. Ими командовал писатель Макаренко.

— И Железный Феликс.

— Если простудишься, раздружусь, — сказала Катрин.

Мне хотелось поцеловать ее, но ей этого не хотелось.

Я спросил:

— Ты хотела бы летать?

— На самолете?

— Сама.

— Без крыльев?

— Без крыльев.

— Это называется левитацией, — назидательно сказала Катрин. — А левитации не бывает. Это мистика.

— Это мистика для первобытных землян, но не для существа высшего порядка…

Она склонилась надо мной и посмотрела на меня в упор.

— Угадай мои мысли! — потребовала она.

— Я не умею.

— Тогда почувствуй мои мысли!

— Не мучай меня. Я все равно не признаюсь, так как не хочу получить пощечину.

— Твое молчание тоже оскорбительно.

Она коротко размахнулась и дотронулась до моей щеки ладонью. Ладонь была сухой и горячей.

— Очень жарко, — сказала Катрин. — И все потому, что ты не разрешаешь мне закалывать волосы наверх.

— Ты меня не спутала с кем-нибудь?

— Я тебя ни с кем не спутала. Неделю назад ты сказал мне, что любишь, когда у меня распущенные волосы.

— Ты мне нравишься в любом виде, — заверил я.

— Но с распущенными волосами больше.

— С распущенными больше.

Я принял ее жертву.

Она сидела, опершись ладонью о траву. Рука у нее была тонкая и сильная.

— Катрин, — сказал я, — выходи за меня замуж. Я тебя люблю.

— Ты меня не любишь, — возразила Катрин.

Я повернулся на бок, дотянулся губами до ее руки и поцеловал по очереди ее длинные загорелые пальцы.

— Если ты выйдешь за меня замуж, — сказал я, — то я всегда буду казаться тебе красивым. Как артист Янковский.

— Устанешь, — сказала Катрин. — И я устану.

— Давай попробуем.

— Ты сошел с ума, — заявила Катрин. — Ты же чужой человек. Опасный.

— Агент ЦРУ? — спросил я.

— Хуже, пришелец из космоса.

— Никто, кроме тебя, так не думает, — сказал я. — А гипнотизировать дураков я умею с детства. Ведь тебя мне не загипнотизировать?

— Разве я знаю? А может быть, я сижу здесь с тобой, потому что загипнотизирована?

Она сказала это как будто в шутку, а на самом деле серьезно. Она выпрямилась и забрала от меня свои пальцы.

— Нет, — сказал я. — Я позволил себе сделать это только один раз.

— Знаю. Когда у меня на Красной площади заболел зуб, правда?

— А ты мне даже спасибо не сказала.

Из леса вышла лосиха. У нее было грустное верблюжье лицо. Может, оттого, что она чувствовала себя неполноценной без рогов. Нас она будто не замечала. Понюхала пивные банки, глубоко вздохнула и пошла в лес, медленно переставляя ноги, словно училась ходить.

— А больше ты мне ничего не внушал? — спросила Катрин.

Она была настолько погружена в свои мысли, что не заметила визита лосихи.

Я не ответил ей, потому что лосиха обернулась от густых кустов, в которых намеревалась скрыться, и посмотрела мне в глаза.

— Я тебе не верю, — сказала Катрин.

Мы допили пиво, а пустые банки завернули в газету и положили ко мне в «дипломат». Мы были борцами за чистоту природы. Я впервые увидел Катрин на митинге «Гринписа» на Пушкинской площади. Она там была активисткой, а я проходил мимо и загляделся на нее.

Мы вышли из парка, когда загудели первые комары, отряхивая с крылышек сладостную жару, а у входа на круге зажглись фонари, желтые в синем воздухе.

Я проводил Катрин до ее подъезда, но она не пожелала поцеловать меня на прощание. Чем-то я ее прогневил, но чем, я не догадался.

Я пошел домой пешком. Мне было так грустно, что я придумал работающий вечный двигатель, а потом доказал, почему он не будет работать. Порой так хочется опровергнуть законы физики, но пока это у меня не выходило.