Операция «Гадюка» - Страница 252

252

— Не забудь главного: мы будем ждать вас здесь месяц. Если никто не придет — мы поедем в Петербург. Там, говорят, есть нормальные люди.

— Хорошо, — ответил я. И подумал: как же он отсчитает месяц?

Потом они втроем пошли вдоль забора к университетской библиотеке, а мы повернули налево, к театру.

В театре нам пришлось ждать долго, часа три, не меньше. Чтобы не потерять ощущение времени, я старался считать до тысячи, я сбивался, отвлекался на разговоры. Кюхельбекер вдруг начинал задавать вопросы, в основном о современной армии. Его забавляли наши поражения в Чечне.

Было пыльно, сумрачно, единственная свечка, зажженная Соней, которая при ее свете умудрялась читать, робко трогала желтым светом вертикальные полосы кулис.

— В следующей посылке, — говорил комкор, — желательно лично для меня включить справочник по форме одежды российской армии. Я слышал, что для генералов армии ввели одну большую звезду на погонах. Почему? Ведь так они уравниваются в форме с маршалами? Тогда я не представляю, как вы намерены отличать маршала от генерала армии. Ну как?

Я не задумывался об этом. Среди моих знакомых не было ни одного маршала. Хотя вот завелся комкор.

— Вопрос второй — остались ли сапоги в парадной форме? Нет-нет, не отворачивайтесь, Георгий. Постарайтесь вспомнить. Мне это принципиально важно…

Заныл, зашевелился Денис.

— Что? — спросил я. — Он чувствует?

— Нет, — сказала Соня. — Он пить просит.

Из кармана своего широкого платья она достала бутылочку, вытащила пробку и дала Денису. Он начал с удовольствием хлюпать, пить, совсем как грудной ребенок. Соня погладила его по голове.

— Вы уверены, что будет окно? — испугался я. А вдруг мы так и будем сидеть неделями, месяцами в ожидании… И тогда я тоже, как и Люся, лишусь возможности возвратиться домой.

Соня поднесла свечку к глазам Дениса. Она долго вглядывалась в его глаза.

— Скоро, — сказала она наконец.

— Да и я говорю: скоро. У меня же есть таблицы, — сказал Кюхельбекер.

— А можно, я их возьму с собой? — без надежды на положительный ответ спросил я.

— У вас там тоже есть таблицы.

— Да, конечно.

Я думал, что Егору, должно быть, страшно. И наверное, хочется прибежать к нам, сюда, и вместе со мной вернуться. Самое грустное — он об этом сейчас не думает: через какое-то время он сочтет виновной во всем Люсю и не простит ей собственного самопожертвования.

— Вы можете погулять, — сказала Соня. — Еще не начинается.

— Пошли выйдем, — сказал Кюхельбекер. — Попрощаешься с нашей страной.

Мне не хотелось отходить далеко от Сони, но какая-то бравада заставила меня последовать за Кюхельбекером наружу. Впрочем, темнота закулисья тоже угнетала меня.

— Когда еще вернетесь, — сказал Кюхельбекер, стоя рядом со мной в дверях театра. Жемчужное небо бежало низко над головой, воздух был тих и неподвижен. — Я бы тоже хотел вернуться, — продолжал он. — Но, наверное, это вызвано любопытством. На самом деле мне нечего делать там, у вас. Здесь же, я думаю, смогу многого достичь.

— А какие у вас планы?

— Я намереваюсь расширить империю, — сказал Кюхельбекер.

Он смотрел на меня строго. Черные глаза прятались в глубоких глазницах, занавешенных бровями. Лицо было лишено мяса, и кости норовили продрать кожу. Отталкивающее лицо. Но я к нему уже привык.

— Вы сомневаетесь? — спросил он. — Не надо меня недооценивать. У меня есть неплохой опыт придворной жизни, я знаю, как тикает машина государства. И я буду куда более эффективным императором, чем покойный Паша, царствие ему небесное.

— А здесь есть церкви? — спросил я.

— Не у нас.

— Значит, вы знаете что-то о других местах?

— Вы же сами видели того финна.

И тут мы увидели колесницу.

Колесницей я условно назвал для себя ту телегу, на которой мы с Егором прибыли на Киевский вокзал. Только вчера в ней приехал господин Кюхельбекер, а кто ехал сейчас — я не понял.

— Смотрите, — сказал я.

В тот момент я не почувствовал тревоги. Может, потому, что эта телега в моем сознании была связана с Кюхельбекером.

Уже были видны два велосипедиста в касках и черных плащах, которыми телега была запряжена. В телеге сидели какие-то люди — издали не разберешь.

— Это мне не нравится, — сказал будущий император. — Почему они едут сюда?

— Кто это?

— Вернее всего… Какого черта ветеранам понадобилось здесь? Что они пронюхали?

— Но вы же говорили мне, что найдете с ними общий язык! — Я как будто уговаривал Кюхельбекера уладить все миром, не сорвать, только не сорвать мое возвращение. Ох, как мне захотелось домой!

— Уходите внутрь, — приказал мне Кюхельбекер. — Вас они не должны видеть. Я с ними поговорю.

— Но если они враждебно настроены, — сказал я, — может, вам тоже уйти в театр? Они же не знают, где нас искать.

— Не надо недооценивать ветеранов. Они все знают. Они живут бок о бок с нами уже сотни лет. Неужели вы думаете, что существует хоть какая-нибудь неизвестная им тайна? Уходите, — повторил Кюхельбекер. — Вы же знаете, что они хотят прервать контакты с вашим миром.

Я послушался. Меня сейчас мало интересовали отношения внутри этих стай и шаек, главное — отпустите меня домой!

Я быстро прошел к сцене, поднялся на нее, прошел за кулисы.

— Что нового? — спросил я у Сони, которая все так же сидела с книжкой в руке.

252