Операция «Гадюка» - Страница 225

К оглавлению

225

— Прекратите кривляться, — приказал я. — Если бы вы были простым ночным сторожем, то здесь бы не оказались.

— А я, честное слово, не знаю…

— И наверное, Пронькин по дружбе познакомил вас с Барби.

— Я не знаю…

— И в чем же заключались ваши обязанности?

Я чуть было не сказал: «А то сейчас полковника Мишу позову!»

Хотя звать полковника нельзя. То, что мне сообщит сейчас Аркаша, не предназначается для полковничьих ушей. Философ вздохнул.

— Хорошо. Я ухожу, а вас отправят в камеру.

— Я же ни в чем…

— Послушайте, философ, — сказал я, впуская в голос дозу презрения. — В нашей стране даже поговорка есть, маленькие дети ее впитывают с молоком матери: «От сумы да от тюрьмы не зарекайся». Это имеются в виду невинные. А вы — виноватый. Вас поймали в притоне, вы общались с бандитом, вы скрывались от правосудия… Или вы все рассказываете, или я ухожу. И больше с вами нормально никто разговаривать не станет.

— Ну ладно, ладно, только это вас разочарует.

Оказывается, Пронькин дал Аркадию прибор, специальный прибор. Тут я не выдержал и потребовал выдать прибор. Аркаша объяснил, что он как раз и приезжал в тот ночной клуб на встречу с Барби, чтобы вернуть прибор.

— И отдал?

— Нет, не успел. Тут стрельба началась и ваши прибежали. Я думаю, что прибор — самый обыкновенный барометр. Или он замаскирован под барометр.

Этот поганец издевался надо мной.

— Нет, я не шучу! — сказал он.

— Где он сейчас?

— Так у меня его отобрали. Ваши же обыскивали и отобрали.

Я перевел дух.

— А почему вы считаете, что это барометр?

— Стрелка колеблется в зависимости от погоды.

— И что это означает?

— А вы не знаете?

Хитрый глаз философа сверкнул из-за волос.

— Если так допрашиваете, значит, не знаете.

— Допустим, что не знаю.

И тут он меня переиграл. Черт знает, каким образом он почувствовал, что я от него завишу. Может быть, в моем голосе прозвучала просьба. Но он решил поиграть со мной. А я не сразу почувствовал, что происходит, и поверил хитрецу.

— По трезвом размышлении, — сообщил он, — я решил остаться в тюрьме. Здесь прилично кормят, в камере душно, но тепло, дают книжки и даже можно позвать врача. Слышали об этом?

— Что это вас потянуло на такую лирику?

— Да потому, что я не знаю, какие силы стоят за мальчиком Барби и всей этой компанией! Но силы немалые. По крайней мере, вы будете им уступать. Поэтому я предпочитаю молчать. Можете меня бить и издеваться надо мной, как принято.

— Зачем вы кривляетесь?

— И не думал. Я хочу остаться живым и состоятельным.

— Сколько? — сразу догадался я.

— Нет, дело не в деньгах. Дело в безопасности.

— Так что вам нужно, в конце концов?

— Быть подальше от них, жить в довольстве и иметь возможность заниматься философией.

— Все это противоречит вашему солипсизму, — возмутился я. — Мы же вам только кажемся. И ваши страхи — воображаемые.

— Всему есть предел, — вежливо возразил философ. — Так что пока я делаю вид, что существую среди вас, мне приходится с вами сотрудничать.

— Конкретно!

— Квартира в Питере, место в университете и стипендия.

— Вы с ума сошли!

— Отправьте меня в тюрьму.

И тут началась отчаянная торговля. Я старался запугать философа, принимал образы Торквемады и товарища Берии, Аркадий робел, бледнел, но отступал медленно, задерживаясь на всех доступных рубежах обороны. Мне же пришлось покинуть кабинет, чтобы поговорить с дядей Мишей, он созвонился с министром (безуспешно), потом позвонить Калерии, той пришлось бегать к директору, директор еще кому-то звонил, и в результате мы добыли однокомнатную квартиру в Питере, а все остальное философ согласился заработать сам. Пластическую операцию делать также не придется, потому что Аркадий согласился постричься, что эффективнее любой пластической операции. На обратном пути я принес Аркадию пепельницу, чем улучшил наши отношения.

Итак, оказалось, что Пронькин выдал Аркадию маленький прибор, в принципе — очень чувствительный барометр.

В определенные ночи, после звонка Пронькина, Аркадий должен был внимательно следить за показаниями прибора, и, если давление резко за несколько секунд падало, он тут же звонил Пронькину, а сам шел по театру, в основном за кулисами, и следил за показаниями прибора, пока не находил точку, в которой давление достигало нижней отметки.

— Сколько времени проходило между звонком Пронькина и падением давления?

— Обычно часа два.

— И это происходило ночью?

— Может, и днем — спросите дневного сторожа.

Я понимал, что вряд ли они устраивали переходы днем, когда в театре много народу.

К тому времени приезжал Пронькин. Иногда он один, иногда вместе с Барби или самим Веней Малкиным. И потом происходило явление. Философу велели убираться в его сторожку, и Барби сам следил, чтобы тот не подсматривал. Но философы — люди любознательные, и чем таинственнее вели себя посетители, тем более росло страстное желание Аркадия увидеть, что за контрабанду они там грузят.

Однажды он своего дождался: Барби не приехал, а Веня с Пронькиным забыли о стороже, и тот, спрятавшись за декорациями, все увидел. Сначала в одном месте на заднике появилось сияние — словно сзади него зажгли яркую лампу дневного света. Был неприятный шум. Аркадий даже испугался, что снаружи могут заметить и услышать, но ничего не произошло. Через несколько минут в центре подсвеченного круга образовалось черное пятно — будто бездонный провал. В нем появился человек. Пронькин и Веня сразу кинулись к нему. Конечно, этот человек мог таиться за занавесом, но у Аркадия была уверенность в том, что человек появился из другого мира. И это Аркадия очень испугало.

225