Операция «Гадюка» - Страница 96

— И сколько будет продолжаться боевое время? — спросил я, стараясь казаться существом разумным и легко обучаемым.

— Это определяется сиреной, — сказал Мордвин.

— А обычно?

— Обычно это определяется сиреной.

— Но у нас еще есть время пострелять, отдохнуть, погулять вокруг? — спросил Ким.

— Только учтите — до врага два шага. А они — ублюдки. И если вы к ним забредете, то никакое мирное время не поможет, — сказал Коршун.

— Тогда на хрен оно нам нужно! — воскликнул Ким с торжеством. Он оказался прав.

— У тебя есть начальник — это я, — сказал Коршун, вытащив из-за пояса кинжал с резной ручкой и рассматривая ее с некоторым удивлением, как археолог, выкопавший предмет из земли. — У меня есть начальник — комполка. У него — командующий армией.

— А кто часы заводит? — спросил Ким.

Он мне нравился с каждой минутой все более. У него была чудесная способность задавать неудобные и неприятные вопросы. И делал он это за меня, оставляя мне возможность побыть в хороших мальчиках.

— Из штаба армии приносят, — серьезно ответил Мордвин.

— В каждую роту?

— В каждую роту.

Я понял, что тут больше ничего не добиться, и сменил тему.

— Скажи, — обратился я к Коршуну, — кто такой тот странный мужик, что нас проверял, допрашивал, сюда привел, — во френче без знаков различия?

— Его зовут Шейн! Граф Шейн, главный разведчик, — сказал Коршун. — Он в штабе армии пополнением занимается. Большая шишка. А если заподозрит, то имеет право личной ликвидации.

— Не понял, — сказал Ким. — За что ликвидация?

— Нет гарантии, что среди пополнения не попадется шпион, — сказал Мордвин. — Это же элементарно.

— А как их определять? По именам?

— Кончай выкобениваться, — сказал Коршун. — Кончай. Если ты провокатор или предатель, зачем тебе подозрительное имя носить?

— Мы уходим. — Я потянул Кима за рукав. — Только скажи, когда нам быть готовыми к войне? Сегодня? Послезавтра?

Говоря так, я уже знал, что не послезавтра, потому что на дне нижнего конуса песочных часов появился маленький холмик.

— Проверьте оружие у бойцов, — сказал Коршун, — смотрите, чтобы все были здоровы. Ты мне за каждого человека отвечаешь! Потом можете отдохнуть. Часика три-четыре.

Когда мы по осыпавшейся траншее возвращались к себе, Ким мрачно сказал:

— Все они тебя учат. Сначала этот Коршун мне нормальным человеком показался, и тут я слышу — проверить оружие. Что это еще за оружие!

— А чем тебе оружие не понравилось?

— Я другое оружие видел, — сказал Ким. И осекся. Он не очень доверял другим. Видно, битый.

А мне это было даже удобнее. Битые ветераны недоверчивы и склонны скептически смотреть вокруг, а когда им вешают лапшу на уши, они быстро соображают, что это не философия, а мучное изделие.

Мне были нужны союзники, без союзников я вообще ничего не смогу сделать. А для того чтобы союзник был по-настоящему полезен, у него должна быть свобода воли. Как ни странно, это афористичное высказывание я услышал из уст Калерии Петровны, на фронтах не бывавшей. Это высказывание родилось в каком-то нашем лабораторном споре о том, как политики от древних времен до Сталина и Андропова добивались верности соратников. Саня Добряк стал доказывать (видно, подслушал у Сталина), что друзей можно сохранять, лишь держа их в неведении о собственном подлом характере или своих тайных делах. Ибо, а тут в дело вступают иезуиты, верность нужна нам для достижения великой цели. Раз так — молчи, кажись ангелом.

— Закурим? — спросил я.

Достал сигареты. Я вообще-то курю много, но по настроению. Иногда могу месяца два не курить, а вдруг сорвусь, и две пачки в день для меня — семечки.

Ким согласился.

— Надо будет получить курево, они обещали, — сказал он.

Мы затянулись. Курить мне не хотелось. Ким присел на корточки у стены траншеи — старая солдатская привычка, принесенная с Востока.

— Что ты знаешь об оружии? — спросил я.

Ким еще раз затянулся, с удивлением посмотрел на горящую сигарету, потом понюхал ее дым и спросил:

— Где ты эту траву достал?

Я и сам уже понимал, что с куревом неладно.

— Обыкновенные, — сказал я. — Я их еще у себя покупал. В Меховске.

Мне нужна была его реакция. Реакции не последовало. Он даже не переспросил меня.

— Дерьмо твои сигареты, — сказал Ким.

— Так что ты об оружии говорил? — спросил я.

— Видел другое.

— Какое?

— Настоящее. — Ким насупился. Он ловил ускользающую мысль. Потом упрямо помахал сизыми кудрями — покраснел еще больше, чем обычно, — вишневым стал. Но не вспомнил. И ему было неловко передо мной. Он чувствовал — что-то неладно. — А ты знаешь? — спросил он после тягучей паузы.

— Кое-что знаю, — сказал я. — О «Калашникове» знаю. О гранатометах знаю, о бэтээрах. О минах…

— Ну конечно, — сказал Ким, но не вспомнил.

…Бывают такие жучки или мокрицы, что живут в подземельях. У них кожа становится полупрозрачной и бесцветной. Такое насекомое — только ростом с полчеловека — спешило по траншее. И замерло, растворившись в стенке. Лишь лучик света от облака, плеснувший на лысину, выдал патер-ламу, который снял с себя красный халат и колпак и спешил, незаметненький, к себе в норку. Вернее всего, мои последние слова он слышал — иначе зачем ему замирать и затаиваться?