— Почти никого не осталось, — сказал Дыба.
— Дорога на город открыта, — сказал командир.
— Дайте мне карту, — приказал человек во френче, срывая с ящика карту комполка и отбрасывая ее в грязь под ногами. — Смотрите, паникер! Мы с вами находимся здесь.
Он ткнул пальцем в карту. Коршун смотрел ему через плечо.
— Ваш командный пункт находится далеко в тылу. А ваши соседи — вы видите, где ваши соседи?
Коршун понял, что и в самом деле его полк отступил куда далее других. Потом он понял, что человек во френче врет. И карта у него лживая. Он проходил вдоль реки и видел там ублюдков, которые грабили трупы, а по карте Шейна получалось, что тот плацдарм удерживает соседний полк.
— Вы трус, и я вас разжалую! — закричал начальник разведки.
Коршун сделал движение вперед, чтобы возразить, но Дыба потянул его за рукав назад.
— Лишь старые заслуги удерживают меня от того, чтобы расстрелять тебя и бросить крысам на растерзание, — продолжал граф Шейн.
— У нас не было людей, — упрямо сказал командир полка.
— Ни у кого нет людей. Но другие держатся. Командиром полка временно оставляю бригадного генерала Вайду, — сказал Шейн, сделал шаг вперед и снял маску, чтобы все видели его лицо. Лицо как лицо, усталое, с пышными поникшими усами.
— Но от этого людей не прибавится, — упрямо сказал комполка.
— Вы будете заместителем Вайды. Больше ни шагу назад!
Граф Шейн кинул взгляд на Вайду, будто между ними было все обговорено, положил ладонь на карту и сказал:
— Цифры по потерям я желаю иметь немедленно.
— Мы их пока не знаем… — начал было командир полка.
— Времени на разговоры у нас нет. Все командиры расходятся по своим подразделениям и выясняют: сколько у них людей и где они прячутся? Со своей стороны, я должен вам сказать: к нам уже идет пополнение. Хорошие ребята, профессионалы. Солдаты милостью божьей. И если мы все вместе возьмемся за дело, то победим. Вопросы есть?
Коршун сказал:
— Они захватили наш лазарет, кого убили, кого увели. Я думаю сделать набег — попробовать выручить по крайней мере медперсонал.
— У тебя там баба? — спросил граф Шейн.
— Не в этом дело.
— Обычно в этом. Но мы с тобой это обсудим. Сегодня, к сожалению, сделать этого не удастся. Мы не знаем даже, когда будет объявлен следующий боевой период. А набеги вне периода запрещены.
— Но у нас раненые, — сказал Дыба.
— Я уже распорядился, — сказал граф Шейн. — Сейчас подтягивают тыловой лазарет. Он будет здесь с минуты на минуту.
Он подошел к командиру полка, который понуро стоял в стороне, обнял его за плечи и добавил:
— Держись, старина. Мы с тобой еще повоюем. Придешь в себя… дадим тебе дивизию.
Граф Шейн выпрыгнул из канавы и пошел над их головами. Он шел быстро, наклонившись вперед, как Петр Первый на картине Лансере. Это сравнение, ворвавшееся в голову Коршуна, испугало его полной непонятностью.
— Чего стоите! — прикрикнул на командиров новый комполка. — Бегите к себе, наводите порядок. Война продолжается с переменным успехом.
Металлическая дверь рефрижератора со скрипом поехала в сторону, в вагон влился неяркий свет пасмурного дня, и внутрь легко влез крепкий мужчина в странном костюме — кожаной куртке, кожаных же штанах, заправленных в башмаки, на плечах вместо погон были широкие округлые металлические чашки.
— Как доехали, мальчики? — спросил он весело. От него исходило веселье, будто сейчас позовет всех играть в футбол.
В рефрижераторе началось смутное движение, люди словно просыпались после пьянки, садились, старались встать, кто-то застонал.
— Ну без этого, без этого! — Человек в кожанке ходил между лежащими людьми, легко и небольно постукивая по головам и плечам кончиком трости. — Вылезаем, строимся — и в баньку. Некогда нам здесь разлеживаться.
У меня было глубокое убеждение, что все это ко мне не относится, это был какой-то явственный, но все равно нереальный сон, и разговор шел о других людях. Даже когда этот мужик подошел ко мне и подтолкнул меня носком башмака.
Я не двинулся.
— А ну, хватит! — вдруг закричал мужик в кожанке. — Всем вставать и на построение. Что я, до вечера здесь с вами буду беседы проводить?
Он говорил так, что надо было его слушаться. Он угрожал, а мы могли только огрызаться. И потом, он знал, что нам надо вылезать из вагона, нам надо строиться, нам надо что-то делать. А без него я не имел представления о том, чем мне надо заниматься и вообще где я оказался.
Еще одна физиономия заглянула в вагон.
— Ну что у тебя, Гриль? Вылезают?
— Сейчас вылезут, куда они денутся, — ответил Гриль.
Неожиданно его трость снова ожила. Она перестала неуверенно подталкивать нас, а принялась толкать, пинать, бить, стегать — ребята закрывали от нее голову, отстранялись и ворчали, а Гриль как бы раззадоривал себя:
— Давай! — кричал он. — Давай-ка!
Я смотрел на лица моих товарищей по несчастью и видел, что они не только не понимают, что с ними происходит, но и не стараются понять — это были лица наркоманов в глубоком отпаде.
Интересно, я такой же? Впрочем, я и должен быть таким же. Почему — я пока не мог вспомнить, но не расстраивался, потому что потом все вспомню — я ведь здесь не случайно? Мною владело олимпийское спокойствие — если что-то происходит, то так и надо.