Операция «Гадюка» - Страница 52

Я пересилил себя и поднялся, понимая, что лишь в движении мои мышцы смогут преодолеть постоянную боль, добрался до выключателя. Свет был слишком ярким, неживым, запахи вызывали тошноту.

Я обошел отсек подвала. Нет, выбраться отсюда мне не удастся. К сожалению, я не супермен и взламывание стен не моя специальность.

Тогда я принялся за гимнастику. К предстоящей встрече с врагами я должен быть наготове. Я потягивался, массировал мышцы, отжимался, страдал от жажды настолько, что забыл о голоде, и отвлекал себя рассуждениями, в основном пустыми. Например, почему они убили Аркашу, а пожалели меня? Ведь если они заподозрили нас в связях с милицией, зачем такая избирательность? В конце концов, места в подвале хватило бы для двоих. И, уж конечно, колченогий Аркадий представлял куда меньшую опасность, чем я.

Я не догадывался тогда о главном, хотя понимал, что ничто здесь не делается без смысла и появление всевластного Рустема, так неожиданно взявшего меня под защиту, имеет простое объяснение.

Но я не приблизился к разгадке больше, чем в первый момент моего появления в Меховске.

Было ли мне страшно? Надеялся ли я на спасение? Вот врывается в Меховск дядя Миша на танке и наводит порядок…

Вряд ли и даже нежелательно. Ведь если так случится, то преступники спрячут концы в воду, затаятся, и вся операция провалится. Так что в случае, если грядущие события достаточно серьезны, то дядя Миша уже пожертвовал Аркадием и может пожертвовать мною. А почему нет? Я же ветеран. Погиб в Абхазии или Приднестровье. Кто меня хватится, детдомовца?

Страшно не было, но мною овладела вполне понятная грусть.

Я постарался представить себе, как у нас в лаборатории за рабочим столом усаживаются пить кофе Катрин с Тамарой. И рассуждают — как там наш Гарик. Не скучает ли по нас в командировке? Скучаю. Скучаю… но вызвать перед внутренним взором благополучные картинки я не смог. Вместо них все вставала страшная сцена в морге, когда Рита плакала над мертвым Аркадием. Хорошо бы они ее не тронули… а она бы не натворила бед.

Время тянулось, я улегся на прохладный пол. Потом встал и пошел щупать трубы — горячие были сухими, одна из труб была холодной и влажной, но не более того.

Мне очень хотелось подойти к двери, постучать в нее и объяснить тюремщикам, что я не объявлял сухой голодовки.

Сколько времени? Восемь утра. С ума сойти! Пора вставать.

Мне пришлось справить нужду в углу подвала, и почему-то мне было очень стыдно, что когда люди войдут, они это учуют и будут смеяться.

Потом я решил заснуть снова.

Ничего из сна не вышло. Слишком хотелось пить. Я лежал и считал. Досчитал до четырех тысяч восьмисот — может быть, сбился раз или два. Потом проснулся. Все же можно себя усыпить!

Было чуть меньше двенадцати.

В половине второго, когда я уже готов был откусить себе палец, чтобы выпить кровь, я услышал шаги. Дверь завизжала на ржавых петлях. В дверях стоял Жора с пистолетом. Он не хотел рисковать.

Я сидел на полу, привалившись спиной к стене, вдали от него.

— Живой еще? — спросил Жора. Он кинул мне от двери пластиковый баллон с пепси-колой. — Благодари Рустема Борисовича, — сказал он. — Это он приказал тебя напоить, а то, говорит, не доживешь до праздника.

Жора стоял и смотрел на меня. Я не делал попытки дотянуться до баллона, потому что был уверен, что Жора замыслил какую-то подлую каверзу.

Жоре надоело ждать, и он приказал:

— Бери, а то унесу!

Я просто смотрел на него и молчал. Такие животные, как Жора, не выдерживают упорного взгляда.

— Ну и сиди в своем дерьме! — закричал он со злостью и, выскочив за дверь, навалился на нее, закрывая, — видно, боялся, что я успею схватиться за ручку.

А у меня не было сил.

Так я и не узнал, какую каверзу готовил мне телохранитель.

Только когда дверь закрылась и Жора ушел, я протянул руку — пластиковая бутыль, такая прохладная, лежала на расстоянии вытянутой руки. Я медленно подкатил ее к себе. Я оттягивал момент счастья, может, потому, что не до конца верил в него, может, потому, что боялся — внутри окажется не пепси, а, допустим, моча. С них бы сталось.

Но бутыль была пластиковая, рифленая крышечка бутыли была закупорена фабрично. Потребовалось усилие, чтобы отвинтить ее. Вода зашипела и пошла через край, а я ловил языком пену и всасывал ее. Погоди, не пей, не кидайся, успеешь. Главное, что они не будут тебя убивать — не будут, потому что они не стали бы тебя поить перед смертью. Ах, какой милый и добрый человек — Рустем дал мне индульгенцию! Но такие, как он, лишены чувства жалости. Значит, у него есть цель. Может, и в самом деле он намерен вколоть мне какой-нибудь «трус-драгз» — состав, вызывающий неконтролируемую болтливость. Смогу ли я удержаться? А потом меня (к тому времени я уже отхлебнул три или четыре раза из бутыли) обрадовала мысль: а что я могу им сказать, даже если они найдут способ меня одолеть? Что в Москве подозревают неладное из-за исчезновения в некоторых городах ветеранов последних войн? Разумеется, и генерал, и Рустем об этом информированы. Или что Меховск избран как один из возможных будущих пунктов исчезновения людей? Вернее всего, они к этому готовы. Главное — мы не знаем, зачем это происходит и почему.

Я поставил себе предел — четверть банки. Она полуторалитровая, значит, на ладонь сверху. Потом я заставил себя закрутить крышечку и задумался — а прав ли я? Мой организм обезвожен и тем более нездоров, он нуждается во влаге. Ведь не будут они меня держать здесь неделю? Я выпью половину — этого пока достаточно. У меня останется чуть ли не литр. Что я и сделал.