Операция «Гадюка» - Страница 303

303

Но как оставишь в доме шахматиста? У шахматиста нет дома, нет крыши над головой. Шахматист — один из немногих здесь людей, у которого есть цель в жизни, есть друзья и спутники, соперники и враги. Его жизнь куда более наполнена, чем жизнь иных обитателей гетто. Шахматист, нашедший путь к игровой площадке, остается тут до смерти, до настоящего перехода в небытие. И к тому есть различные пути.

Например, ты можешь проиграть турнир, в котором ставка — твоя жизнь. Правда, такие турниры заканчиваются на небесах. Чаще всего когда речь идет о чемпионском титуле.

Кто-то сказал, что шахматные поединки подобны боям гладиаторов.

Давно сказал.

И шахматисты усвоили это правило.

Эдик Мирзоян за свою шахматную карьеру лишил жизни уже шестерых гроссмейстеров — своего рода рекорд.

Нет, сам он никого не убивал. Его дело — выигрывать.

А потом уж в дело вступали судьи.

И зачастую на казнь претендента приходило больше зрителей, чем на сам турнир. Правда, чаще зрители съезжались к началу боя и оставались до казни.

Как-то Лариса Рейснер попросила Лаврентия Павловича как отвечающего за безопасность в столице запретить эти страшные поединки.

— Ты не права, Лариса, — ответил Берия. — Борьба за шахматную корону пожирает всего человека, настоящий гроссмейстер не мыслит себя без шахматных побед. Скажи мне, чем шахматист может быть награжден? В чем его слава или гибель?

— Они могут встретиться вновь.

— Чепуха. Это было хорошо, когда в шахматы приезжали играть из других стран или континентов, когда шахматисты получали громадные деньги и должны были придумать, на что их истратить. На что победитель истратит гонорар? На новое одеяло, чтобы мягче лежать у столика? Они страшно надоели друг другу. И возможность с помощью игры, своего ума, своего таланта избавиться от надоевшего конкурента — разве это не счастье?

— Вы монстр, Лаврентий Павлович, — сказала Лариса.

— Значит, они — монстры. Я ни с кем не играю на жизнь.

…Берия стоял под виселицей и смотрел, как оживает, цепляется за крохи жизни отвисевший свое Кремерс.

— Может быть, вернем его? — вдруг спросил Мирзоян.

— И тогда вы лишитесь славного трофея, — сказал Хлопский. — Я лично за то, чтобы историческая справедливость восторжествовала.

— Ах, как мне все это надоело, — вздохнул Мирзоян, или Дюка, как его звали коллеги.

— Я за стремянкой пошел, — сказал главный судья.

— Какие у вас творческие планы? — спросил Берия. — Будем ли мы свидетелями новых достижений?

Мирзоян не ответил. Он стоял, запрокинув голову и вглядываясь в лицо повешенного соперника.

— Мне интересно смотреть на убийц, — сказал Берия. — А у вас такая же психология?

— Молчи, палач! — ответил Мирзоян, он не смотрел на Берию.

— Когда-то, а значит — скоро, придет молодой волк и тебя сожрет.

— Этого не будет. Я навечно останусь молодым. Самым молодым чемпионом мира, понял, мент поганый?

Слово «мент» пришло в язык позже, чем Берия ушел из мира. Поэтому он не понял его, но ощутил оскорбительность.

— Я дождусь, когда тебя тоже повесят… чемпион! — в сердцах ответил Берия. Хотя давал себе слово — забудь о мести! Это самый непродуктивный способ сводить счеты с жизнью.

Берия отошел к Майоранскому и Лядову. Они продолжали играть, не обращая внимания на разговоры у виселицы.

— Отойдем, — предложил он, — погуляем?

Его агентам не хотелось прерывать партию. Они относились к числу истинных рыцарей шахматной игры, им она не надоедала, и им неинтересны были корыстные и тщеславные расчеты великих шахматистов. После того как, намаявшись в Чистилище, они отыскали для себя шахматный угол, их жизнь приобрела новый смысл. Они даже не заметили, что эту жизнь им устроил Лаврентий Павлович, который провел с ними беседы, долгие, за ненадобностью торопиться, душевные, вытащил из них все, вплоть до мелких слабостей, и обнаружил общую для Лядова и Майоранского страсть к шахматам. Это позволило ему отправить их в шахматный лепрозорий, подальше от любопытных глаз. Ну кто будет искать агентов Берии среди шахматистов? Какой прок от шахматиста, который лишь об одном мечтает — чтобы его не трогали, не выгнали с площадки.

— Сейчас, — сказал Майоранский, — у меня проходная пешка.

И продолжал метаться руками: кнопка на часах — фигура — кнопка — фигура…

Пешка не прошла в ферзи. Лядов нашел опровержение на мастерском уровне. Берия подумал, что если в чем-то и есть прогресс в Чистилище, то в шахматной игре. Ведь мозги работают, кое-как, но работают. А это значит, что могут обучаться.

Они прошли мимо виселицы.

Палач как раз спускал с виселицы тело Кремерса, короткое, широкое костлявое тело.

Мирзоян, хоть ему не нужно бы трогать убитого, помогал палачу.

Берию охватило лукавое чувство. Оно всегда в нем жило. Если есть жертва, а даже и не жертва, а просто человек рядом, то надо его поймать так, чтобы можно было унизить. Это мальчишеское чувство. Испорченные мальчики любят подложить учителю кнопку на стул, а на приеме, ставши министром, подложить нижестоящему торт, почуяв на то желание вождя. Не под каждого положишь.

— А ну, мальчик, — сказал Берия, — поможем главному судье, а то неловко получается.

— На это есть перворазрядники, — сказал Майоранский, который дорожил своим реноме кандидата в мастера. Лядов, перворазрядник, ничего не успел придумать, прежде чем Берия подтолкнул его к виселице. И ему пришлось подставить руки.

303