Операция «Гадюка» - Страница 281

281

— Расскажи биографию, — потребовал Лаврентий Павлович.

Он отметил про себя, что раньше ее не встречал в мертвом времени. Значит, либо новая жертва, либо жила где-то в другом месте. Да и вообще молодых девушек здесь почти не бывает — молодые не могут так страстно желать чего-то, для этого требуется жизненный опыт. Молодые не умеют ценить собственную жизнь. Не могут цепляться за нее. Как можно цепляться за то, что не имеет великой ценности?

Волосы у девушки были русыми, обыкновенными, лицо — правильным, большелобым, чуть скуластым, ровно настолько, насколько нужно для шарма, нос чуть вздернут, губы великоваты для такого лица, но лишь чуть-чуть великоваты.

Совершенно не во вкусе Лаврентия Павловича, который любил пышных полногрудых блондинок, можно даже крашеных, такие его и возбуждали. Не такие палки, как эта.

И в то же время в ней что-то было…

— Я родилась в 1980 году, — сказала девушка. — Попала сюда, когда мне было двенадцать лет.

— Ребенком?

Это уже совсем немыслимо. Детей здесь не было.

— Мы бедно жили, — искренне сказала Людмила, — мать пила, у нее любовники. Я своего отца не знаю, но одного ее мужчину очень любила и на него надеялась. Ждала его под Новый год…

Она улыбнулась, вспомнив зал наверху в конце эскалатора на станции «Университет» в Москве. Как она смотрела на людей, поднимавшихся по эскалатору, и ждала — вот сейчас покажется голова Константина, и он будет улыбаться, завидев Люську: ты чего, малыш, на ночь глядя прибежала, снова мать гуляет? Хоть сам был тоже алкашом. Может, потому и не доехал под тот Новый год?

— Врешь, — сказал Лаврентий Павлович. — Врешь и не краснеешь.

— Почему? — Людмила даже не обиделась и не испугалась.

— Потому что если тебе было двенадцать лет, тебе бы и осталось двенадцать лет. Не думай, что перед тобой недоноски сидят.

Вдруг Лаврентий Павлович испытал странное, давно забытое чувство — он захотел избить ее так, чтобы она кричала и просила о пощаде, и потом овладеть этой девушкой… неужели такое счастье возможно? Неужели с ней он сможет?

И пролетело это чувство, и исчезло. Вернулась уверенность в том, что все это в прошлом.

«Надо будет подождать, — сказал он себе. — И если что-то получится, почувствую — надо быстро действовать».

— Правильно, — сказала Людмила. — Я тут два раза побывала.

— Что? — Берия вцепился в край стола, чтобы не вскочить и не выдать своего изумления. — Ты… снова вернулась?

— Странно, что вы не слышали об этом. Здесь народу не так много, а вы тогда уже здесь были, — сказала девушка. — Я думала, все знают.

Он в самом деле что-то слышал об этом. Давно. Но что? Опять подводит память — она должна быть безукоризненной, и все должны об этом знать.

— Я недолго здесь пробыла. Несколько дней. Еще не успела заразиться… ведь можно до недели. Вы же знаете.

— Знаю.

— А потом мне удалось бежать. Вернее, меня отпустили. Меня отпустил император Киевского вокзала в Москве. Неужели вы и о нем ничего не знаете?

— Знаю, знаю! — Берия вспомнил. — Так это тебя он вернул через шесть лет, чтобы жениться? Он думал, что сможет жениться, идиот!

— Это я была, — призналась Людмила, — меня украли и притащили сюда, это была плата одного человека за то, что ему дадут тут место… не обычным путем, не под Новый год — а через дырку…

— Да, через дырку, и это самое ужасное, — вздохнул Лаврентий Павлович. — Мы здесь погибнем из-за этих дыр. Тебе известно, что через них просачивается смертельная для нас субстанция?

— Нет, я не слышала.

— Я покажу, я обязательно покажу.

Лаврентий Павлович поднялся со стула и пошел по кабинету. Он подошел к окну. «Когда-то в это окно смотрел сам Владимир Ильич. А в то время уже существовал наш мир… как бы у него под ногами. Наверное, когда заболел, он был бы рад сюда уйти, но не догадался. Вот гений, а не догадался. А жаль — мы бы с ним вдвоем тут славно поработали. Как мне не хватает рядом умного, решительного человека. Ведь остальные — сборище неполноценных уродов».

А с этой девицей все выходило как нельзя лучше. В смысле, что он правильно на нее вышел. Интуиция сработала. «Нас, старых ищеек, не проведешь. Конечно, она уже бывала в своем времени, вернулась, снова ушла. И я должен всему этому верить? Да она же камикадзе, она пожертвовала собой, чтобы держать нас под контролем… а вдруг не пожертвовала? А вдруг есть способ остаться здоровым? И она, эта Людмила Тихонова, — член заговора, полна живой кровью?»

— А как у тебя с половой жизнью? — неожиданно спросил Лаврентий Павлович.

— Так же, как у вас.

— Не употребляешь?

— Мы мертвецы, — сказала Людмила.

— Про Александра Матросова помнишь? — спросил Берия.

— И про Муция Сцеволу, — сказала девушка.

Про Муция Сцеволу Лаврентий Павлович не слышал. Потому ее слова как бы не услышал.

— Некоторые, — сказал он, — жертвуют собой ради работы. Мне это понятно. Я таких людей уважаю. Разведчик всегда уважает настоящего разведчика.

Он с ожиданием впился в нее очками.

— Вы ошибаетесь, Лаврентий Павлович, — нет здесь шпионов сверху. По крайней мере я таких не видела.

— А почему?

— Я думаю, что невозможно, — сказала Людмила, — никто там не верит, что мы живы. А дырки если возникают, то они, как я понимаю, непостоянные. Не уловишь…

— А как же у императора Киевского вокзала дырка была?

281