Операция «Гадюка» - Страница 241

241

— Чай будет настоящий, — сказала она.

Радостно суетясь, она все смотрела на Егора и, двигаясь по небольшой комнате, все время пользовалась случаем, чтобы дотронуться до Егора — нет, не лаская его, а как бы стараясь убедиться, что он здесь, что он ей не кажется.

— Я все эти дни, — сказала она, — не сомневалась. Правда, потом начала немного беспокоиться, но ты тоже меня должен понять.

— Я бы раньше приехал, — отвечал Егор, словно мы с ним наконец добрались до Торжка, — но не было оказии, щели не было. Ну, ты понимаешь.

— Понимаю. А я, знаешь, почти уже узнала, как вернуться, но эти дураки меня схватили.

Они с Егором образовали бы чудесную пару. Оба высокие, подвижные, он как модный американский актер, но не из силачей, а из тех, в очках, молодых компьютерных гениев. А она скорее звезда российского кино девяностых годов — как Метлицкая, Слуцкая, Орбакайте, представляете? Не блондинка, а темная шатенка, почти брюнетка. Я понял, что Люся, созданная большим городом, внешне кажется интеллигентнее и социально выше, чем есть на самом деле. А это видно, когда она начинает говорить, и ты слышишь в ее интонациях наш двор, магазин, кухню — если нужно, она может быть и резкой, и в голосе прорывается московская дикарка. Но это бывает редко. И дальнейшее зависит от того, в какие руки она попадет.

Через год-два она может превратиться и в настоящую леди, и в студентку из хорошей семьи, и, если не повезет, в относительно недорогую проститутку. Я говорю это не из желания как-то унизить Люсю, а чтобы показать, что она еще материал для человека, а не готовый человек. А вот Егор, пожалуй, уже создался как человек, и его не изменишь. Хотя рядом с Люсей он тушуется. Если бы судьба соединила их, то именно Люся стала бы ведущей в этом тандеме.

— Я видела Соню, Соню Рабинову, это она все устраивает, — говорила Люся. Она сидела на стуле лицом к нам, сложив узкую ладонь к ладони и сжав их коленями. На ней была короткая юбка и тапочки. И белая трикотажная кофточка.

Люся перехватила мой изучающий взгляд и сказала:

— Не изучай так меня, Гарик. Ничего особенного. Но, честно говоря, меня здесь спасает только то, что все знают — я императрица. Вы будете смеяться, но они не смеют меня тронуть. И я стараюсь тоже — я всегда чистая, подтянутая, и одежда у меня новая, и живу я отдельно. И знаешь, Веня тоже понимает.

— А ты в самом деле замуж вышла за императора?

— В первый же день! — засмеялась Люся. «Господи, — подумал я, — какие чудесные зубы!» — Как приехала, тут же и обвенчали. Только ты ничего не думай, Егорушка, император как мужик никому не конкурент.

— Он вообще никому не конкурент, — сказал Егор. — Ты уже вдова.

— Они его убили?

— Твой Веня и его бандиты были на вокзале. Там они нас и захватили.

— Они убили Павла Петровича? Ну изверги! Звери, просто звери! Вы простите, что я плачу, это не потому, что мне Павла Петровича жалко, мне его как человека жалко, хоть он мне никто, но как же можно! И что, они всех убили?

— Нет, как я понимаю, немногих, — сказал я. — А одного мы привезли. Вы его знаете, Кюхельбекера.

— Как привезли?

Пришлось рассказать Люсе о том, как мы с Егором оказались здесь и как, доехав с Кюхельбекером до дворца, попали в разгар боевых действий. О смерти императора и встрече с Веней. И о том, как нам всем пришлось убегать из империи Киевского вокзала, как преследовало нас зловещее желтое облако.

— Но кто это сделал? — спросила Люся.

Она разлила нам чай по тонким чашкам. Чай был настоящий, горячий, хорошо заваренный.

Оказывается, жизнь здесь не такая простая. Ведь ты всегда склонен упрощать чужие проблемы и недооценивать чужие возможности. Если верить Люсе, то война между Веней и империей продолжалась весь месяц, который молодая императрица пробыла здесь. И в этой войне были набеги разбойников на имперские владения, и ответные походы имперских войск с попытками вернуть императрицу, и, наконец, переговоры, которые ни к чему не вели, хотя бы потому, что у Вени, кроме бандитов, никого не было. Ни вельмож, ни государственных деятелей. Ведь не считать же государственным деятелем Григория Михайловича с его гитарой, которого в империи почитали за ренегата, или Койвисто из Гельсингфорса.

— Что еще за Койвисто из Гельсингфорса? — спросил я, ибо во мне в очередной раз проснулся исследователь. Финская фамилия и место действия обещали информацию о пределах и специфике этого мира.

— Увидите, — сказала Люся.

Она признавала во мне старшего, но, пока рядом был Егор, другие люди существовали для нее не более как фон — приятный либо раздражающий. Потому, заканчивая рассказ о последних событиях, она обращалась к Егору, а не ко мне…

— Сегодня с утра, — закончила она свою повесть, — Веня пошел в поход — его бандиты уговорили, думали, добыча будет большая. Ему донесли, что Кюхельбекер, который там самый толковый, поедет в университет и возьмет с собой часть велосипедистов. Вот они и решили победить. И победили. А Павел Петрович не очень мучился?

Я пожал плечами. Мы приехали, когда все уже кончилось.

— А как доктор, Леонид Моисеевич?

— Его мы не нашли, — сказал Егор.

— Мне тут говорили, что он ушел куда-то. А вдруг с ним тоже что-то сделали? Жалко. Он хороший.

— Мне тоже жалко, — сказал Егор.

Снаружи послышался какой-то шум. Кричали, словно дрались.

— Я посмотрю, — сказала Люся. — Я тут им не даю распускаться. В конце концов, они тоже люди.

241