Операция «Гадюка» - Страница 200

200

— Ну да, конечно же, конечно же. Как я мог… Прости, девочка, это так жестоко! Если бы ты знала, как я их отговаривал! И императора Павла в том числе. Он ведь в принципе незлой человек, но тут уперся — она, говорит, моя последняя любовь. Я ему говорю — зачем же ее губить? А он говорит… — Леонид Моисеевич откашлялся смущенно и закончил: — Он говорит, что мы всегда убиваем тех, кого любим, якобы об этом написал Оскар Уайльд.

— Откуда ему знать Оскара Уайльда? — буркнула Люся.

— Ах, он много читает, ему из библиотек приносят. У нас здесь много книг, больше чем нужно. А кто читает? Ну я — специальную литературу, стараюсь следить за новинками в кардиологии, ветераны читают партийную литературу. Император читает про любовь… И кто же еще? Ах да, конечно, Соня Рабинова. Ну, она серьезную литературу… Она даже пишет. Когда обживешься у нас, я думаю, что ты с ней подружишься.

Люся сомневалась в том, что подружится здесь с кем бы то ни было.

Она слушала доктора вполуха и думала: «Ведь мы один раз отсюда с Егором ушли. Значит, я уйду снова. Только надо будет попросить Соню Рабинову. Она же знает, у нее есть индикатор».

— Что ты сказала? — спросил доктор.

— Этот… молодой человек… который в кресле — он индикатор, да?

— Индикатор чего?

— Он чувствует, когда открывается переход?

— Знаешь, я никогда туда не хожу. Это для меня неприятное место. К тому же туда ходить строго запрещено. Первое время я просил — может, мне привезут паровоз и вагончики. Но никто обо мне не вспоминает.

— В следующий раз обязательно привезу, — сказала Люся.

— Боюсь, что следующего раза не будет, — сказал доктор.

— В прошлый раз вы тоже так говорили.

— Да, разумеется… Но в прошлый раз тебя отпустили на время.

— На время?

Люся заглянула доктору в глаза. Глаза были живые, черные, блестящие.

— Неужели ты до сих пор не догадалась?

— О чем?

— Ну, вернись к ситуации того времени! Ты понравилась императору. Ты, маленькая девочка. И он хочет полюбить тебя, когда ты созреешь для его любви.

Слова были неприятные, какие-то агрономические — созреешь, сорвут.

— Не догадалась, пускай остается в неведении, — сказал Кюхельбекер с облучка.

— Пускай говорит, — возразил Веня Малкин, обернувшись и словно впервые увидев Люсю.

Конечно же, она видела его только на экране телевизора, он был напудренным и подкрашенным. И казалось, он сейчас нежно возьмет тебя за руку своими тонкими пальцами и, в своем странном костюме Пьеро с генеральскими эполетами, увлечет тебя в душистый весенний цветущий сад.

А сейчас было видно, что у него серая, нездоровая кожа и опухшие веки — он был куда больше похож на старожилов этого мира, чем на земного певца.

Люся глядела на певца, и в голове двигались мысли.

Господи, вдруг поняла она, ну как же можно было не подумать об этом с самого начала! Ну зачем было ее возвращать домой? Из милости? Из озорства? Чтобы паровозики привезти? Они ведь и не скрывали, они думали, что она понимает. Ну ладно, ей было двенадцать. А теперь-то могла сообразить. И Егору пора было сообразить!

— Если бы они оставили меня здесь, — произнесла Люся, — то я бы никогда не выросла…

— Тебя как рассаду, — сказал Кюхельбекер, — высадили на плодородную грядку. Чтобы собрать урожай, когда ты поспеешь.

«Какой ужас!» — сказали тонкие брови Люси и поднялись полукружьями к волосам.

— Ты в самом деле не догадалась?

— И за мной всегда следили? — спросила Люся.

— Первые годы тебя не трогали, тебе давали расти, а год назад наш друг Малкин получил приказ готовить твое возвращение домой.

— Домой?

— Да, в свой дворец. — Кюхельбекер рассмеялся густым и гулким, как ночной театральный зал, голосом.

Телега выехала на Воробьевское шоссе. Дорога пошла вниз, и стала видна река. Там внизу — бытовка, где она провела первые часы на этой земле.

— Мне нельзя приказать, — сказал Веня Малкин. — Я мог бы всю вашу империю с потрохами купить.

— И не купил, — заметил Кюхельбекер.

— А как Пыркин? — спросила Люся. Чтоб отвлечься. Она же как Веня Малкин. Ею манипулировали, ее пасли, ее держали в теплице — у них всюду свои руки, свои агенты. Если бы догадаться, что не они убежали, а их с Егором отправили наверх, она бы давно уехала из Москвы без следов, найди ее у тетки под Курском — бог с ним, с техникумом, — ищите меня!

Она чуть не произнесла эти слова вслух. И сжалась. Она же сама во всем виновата!

— Пыркин? — спросил доктор. — Я не знаю такого человека, я так редко покидаю столицу.

Люся догадалась, что под столицей доктор имеет в виду Киевский вокзал и его площадь. Такая маленькая столица…

— Пост номер шесть, — сказал Кюхельбекер, — ты меня спрашивай. Я их всех знаю. Пост номер шесть. Пыркин, Партизан и при них женщина…

— Ее оживили?

— Нет, им прислали новую, в последний улов отыскали на Кутузовском проспекте. Она теперь на посту живет.

И тут Люся увидела Пыркина.

Он стоял у дороги спиной к обрыву, приподняв руку.

И бывает же, Люся вдруг испытала радость, хорошую, почти веселую радость — не только от Пыркина, но и оттого, что рядом с ним стоял Жулик и внимательно всматривался… И вдруг кинулся с лаем за телегой, колотя себя хвостом по бокам.

— Жулик! — кричала Люся. — Жулик, ты живой!

— А что же с ним сделается? — Пыркин, прихрамывая, бежал рядом с телегой, тянул руку к Люсе.

200